Кукольный дом

Трюсс Шредер, урожденная Шрайдер, была ростом с куклу наследника Тутти, метр шесть­десят с небольшим. Тридцать пять лет, вдо­ва, трое детей на руках, она мечтала уехать из голландского Утрехта куда угодно - в Ам­стердам, в Германию, в Америку. В доме мужа, адвоката Фрица Шредера, с которым они прожили двенад­цать лет, не сходясь во взглядах на очень многое и, в част­ности, на то, как и в каких интерьерах следует воспитывать детей, она оставаться не желала.

"Если не можешь найти подходящий дом, построй его сама", - посоветовал Трюсс Геррит Ритвельд, потомствен­ный мебельщик и начинающий архитектор. Они познако­мились, когда Ритвельды, старший и младший, привезли ее мужу отреставрированное бюро. Бюро госпоже Шредер не понравилось, зато понравился Геррит, как Маяковский понравился когда-то Лиле Брик.

Rietveld Schroderhuis , построенный ими в 1924 году на ок­раинной утрехтской улице Принс Хендриклаан, напечатан во всех историях современной архитектуры, хотя первое место ему - в журнале "Сделай сам". Дом включен в список всемирного наследия ЮНЕСКО, считается предтечей архи­тектурного хай-тека, манифестом авангардизма и лучшим пространственным воплощением идей голландской груп­пы "Де Стиль". На самом деле он склеен из кирпичиков, фа­нерок, реек и дощечек. В музее сейчас продается картонная

сборная модель дестильной из­бушки, стоящей к полю передом, а к городу задом. Хорошая идея, можно вспомнить, как в 1936 го­ду хозяйка сдавала школе Монтессори свой дом, словно и правда сложенный из монтессориевского детского конструктора, пред­шественника LEGO

В системе складывающихся фанерных перегородок, мелких и крупных усовершенствований видна рука гениального умельца, готового для каждой задачи най­ти неуклюжий, но верный и не­ожиданный ответ. Вроде ремеш­ка, потянув за который можно отодвинуть дверь, выводящую на второй этаж, и особого рычага, которым эту же дверь со второ­го этажа можно закрыть. Каждый шкаф, каждая кровать - трансформер, который собирается днем и раскладывается ночью. Компози­ция из фанерных цветных ящиков-архитектонов - в них спрятан узкопленочный кинопроектор и радиоаппарат. Переговорная тру­ба для молочника рядом с продуктовым окошком - "прошу нажать, если не открывают". Вместо мелкобуржуазных занавесок - цветные фанерные щиты. Чугунная держалка для зонтиков перевернута вверх ногами, чтобы скрыть недопустимый фабричный узор. Су­шилки для полотенец - криво загнутые буквой "Г" металли­ческие прутья. Части дверей в кухне покрашены черным, но не геометрической абстракции ради - просто некоторые места больше пачкаются. Такой вот домотканый хай-тек со скобяными изделиями, шпингалетами, деревянными за­движками и цветным линолеумом на гвоздиках.

Обычный, добротный, трехэтажный, как у соседей, гол­ландский дом обошелся бы тысяч в восемнадцать гульде­нов, цветной кубик встал в двадцать четыре. Да только ли в деньгах дело? Надо себе представить женщину с тремя детьми, которая отправилась жить из картины Питера де Хоха прямо в картину Мондриана.

В этой картине Трюсс Шредер прожила шестьдесят лет, успев создать фонд Ритвельда, распорядиться судьбой дома и позаботиться о его реставрации. Перед каждой экскурси­ей она обращается к гостям с телеэкрана. На вопрос, кому же современная архитектура обязана этим смешным ше­девром, маленькая старушка отвечает: "Внутри мы все с Ритвельдом делали вместе, фасады придумывал он, но ведь внешний вид дома во многом зависит от внутреннего".

- Она хотела жить в пространстве, где ничто не пре­допределяло бы ее жизнь, не было бы никаких приемных и гостиных. Для многих, конеч­но, это стало бы равнозначным переезду на Луну, - говорит Бертус Мюлдер, архитектор, кото­рый реставрировал дом. - Но для Трюсс Шредер оказалось совершенно естественным.

Первые эскизы она отвергла, ей хотелось еще более странных и яр­ких фасадов. И она добилась свое­го, превратив здание в манифест "Де Стиль". "Куда смотрит архитектурный надзор?" - последовал общий вопль. Надзор был ни при чем: его цинично обманули. На первом этаже Ритвельд расположил комнаты в полном соот­ветствии с нормами и правилами: для вмешательства строительных экспер­тов и психиатров не было достаточ­ных оснований. Весь второй этаж с его свободной планировкой был объяв­лен "чердаком", где по закону можно делать все что хочешь - то храни ве­лосипеды и соли селедку, а то городи цветные стенки и ставь опыты на лю­дях. К тому же на представленных для утверждения фасадах дом завершался черепичной скатной крышей - весьма удачно принадлежавшей соседу.

Шредер решила построить дом, ко­торый она могла бы в случае чего сда­вать по частям или целиком, если она все-таки уедет из Утрехта. В каждой комнате был предус­мотрен умывальник и место, куда можно поставить керо­синку. Сама Трюсс Шредер не пожелала опускаться до пли­ты, и с кухни на второй этаж был построен лифт для подачи еды. Она хотела жить только на верхнем этаже, с большими окнами, ближе к свету, солнцу и дождю.

Второй этаж с убранными стенами - одно из самых за­мечательных архитектурных пространств, даже не сказать, интерьеров, какие мне только приходилось видеть. Свет идет отовсюду, оживляя яркие цвета перегородок и стен. В этом едином пространстве особняком сохранялась лишь спальня хозяйки, а комнаты сына Бинерта и дочерей Марьян и Хайнеке исчезали, оставляя лишь след на полу. Пол, согласно плану расстановки перегородок, был расчерчен белым, черным и красным. Трюсс просила детей не топ­тать белый, а прыгать себе с черного на красный. Стены раскладывали на ночь. Можно представить слышимость сквозь эти фанерные щиты, но мать это не особенно волновало. Она воспитывалась в монастырской школе для девочек и, похоже, не считала уединение чем-то особенно важным. Вполне в традициях голландцев, которые не зана­вешивают окна. Она спешила начать жизнь с чистого лис­та и чистого пространства. В 1924 году в новогодние праздники переехали в еще незаконченный дом - в ниж­них комнатах все еще спали плотники.

Трюсс высоко несла в быту знамя функционализма. Каж­дый архитектор позавидует такому бескомпромиссному заказчику. Наш Мельников, уж на что был велик, уступая родным, вешал на ромбические окна кружевные занавески и пристраивал в круглой комнате русскую печь. Трюсс до­рожила пространством и памятью о Ритвельде.

- Он умер в 1968-м, - говорит Бертус Мюлдер. В 1975-м дом включили в список памятников архитектуры, и тогда Трюсс попросила меня взяться за реставрацию. Она зна­ла, что я работал у Ритвельда, очень его уважал, и считала, что я с этим справлюсь. Мы долго говорили о жизни, об от- ношениях с Ритвельдом, о том, что она хотела бы сделать с домом. Фантастическая женщина с ясной головой и с уди­вительным чувством современности. Абсолютно независи­мая. Она была вдовой с тремя детьми, и у Ритвельда было шесть детей, но они стали любовниками. Когда в 1961 году его жена умерла, он окончательно переселился к Трюсс.

- Она и сама была профессиональным дизайнером?

- Посещала лекции в технической школе в Германии. После замужества пришлось бросить. Но у нее был талант.

- Когда ходишь по дому, представляешь себе хозяйку как какого-то архитектурного комиссара, нетерпимого и жесткого.

- Да нет, нет! Очаровательная, тонкая, ранимая женщина. Правда, страшная кри­тиканка, но Ритвельд ценил ее вкус. С каж­дым эскизом приходил к ней и спрашивал: что ты об этом думаешь? И исправлял.

- А в мастерской кто-то с ним спорил?

- Никто не осмеливался, да и не хотел. Он был четок в заданиях, до мельчайших деталей, и заранее было ясно, что он от тебя ждет. Он вел себя по-дружески, с ним было легко разговаривать и, если ты разделял его идеи, не возникало никаких проблем.

- Когда вы реставрировали дом, вам не приходило в го­лову, что какие-то его решения были неудачны?

- Все решения были замечательны. Просто Ритвельд создавал образ и не шел на компромисс. Если бы он огля­дывался на технику и материалы, которые имелись в начале 1920-х в распоряжении архитекторов, он бы строил тради­ционные дома и не сделал бы ничего нового.

Многое в доме и правда кажется сделан­ным лет сорок спустя. Вот трубочка лампы в прихожей. Откуда в 1920-х годах лампа дневного света? Их тогда не было. Гид спокойно отвечает, что это подлинная колба того времени, которую специально выдули для Ритвельда, с обычной ни­тью накаливания, просто очень длинной. "Когда она пере­горает, мы за огромные деньги у специального человека, чуть ли не единственного на всю Голландию, ее чиним". На доске с предохранителями-пробками - их восемь. До­машнее электричество в 1924 году требовало от силы трех. Остальные пять добавлены для красоты и современности, о которой мечтала Трюсс. Для пущей же современности на полке внизу стояли сразу два телефонных аппарата.

Ритвельд отказался от привычных батарей центрального отопления, они показались ему слишком красивыми, и про­пустил горячую воду в горизонтальных трубах под окнами. Нам, советским, этот тип радиаторов знаком по котельным и постирочным, но тогда нарочито простое решение по­требовало серьезных затрат. Система отопления обошлась в треть сметы, ну а если в доме все равно бывало холодно, топили буржуйку, перенесенную из старого дома Шредеров.

- Где теперь дети Трюсс? - спрашиваю я у Бертуса Мюл-дера. - Они не захотели оставить дом себе?

- Все умерли. Сын был инженером-строителем. Старшая дочь - социальным работником. Младшая стала архитекто­ром, училась в Цюрихе в ЕТН, потом уехала в Америку препо­давать. Дети вместе с Трюсс создали фонд Ритвельд-Шрёдер и передали ему дом, чтобы фонд занялся реставрацией и от­крыл дом для всех желающих.

Пока была жива Трюсс, она принимала бесконечных посетителей - ей случалось прятаться от них на крыше.

Сейчас попасть в дом куда сложнее, на экскур­сии (не более десяти че­ловек) надо записывать­ся заранее и готовиться смотреть вокруг, зари­совывать и запоминать: фотографировать внутри запрещено даже японцам. С 1920-х изменилась территория вокруг дома. Улица осталась той же буржуазной Принс Хендриклаан, которую так не любили хозяйка дома и ее ар­хитектор. Трюсс и Ритвельд специально отвернули от нее дом и собирались вывести его на запланированную новую улицу. Новая улица не появилась, вместо этого в 1964 году здесь провели автодорогу, которую подняли на эстакаду, окончательно отрезав дом от вида и вид от дома. Ритвельд пришел в ярость и был готов снести свое творение, тем бо­лее что американцы давно предлагали купить его целиком в качестве музейного экспоната. Служители культа Ритвель­да убеждены, что именно это свело архитектора в могилу.

Зато в самом доме все по-прежнему. В подвале, рядом с отопительным котлом, чудом техники начала XX века, сто­ят банки с красками, которыми с 1924 года аккуратно под­новляют стены и потолки точно так же, как делал Ритвельд, добавляя охру в смесь белого и черного и прокрашивая поверхности в два слоя - сначала теплые, потом холодные цвета. Цвета, конечно, не случайные: серый, как мы теперь поняли, обозначает бетон, красный и желтый - металл, белый и синий - пластик.

Кирпич вместо бетона, крашеные бруски вместо желе­за, - это нам знакомо, таким было большинство конструк­тивистских памятников. Но мы содержим их в таком свин­стве, что надо ехать в Европу, чтобы понять: авангардизм не умственная теория, а прикладное ремесло. А современное искусство не то чтобы овладевает умами, а делается по зака­зу и размеру маленьких, но очень настойчивых женщин.

опоры наружного освещения цена